облако тэгов
У пьес Мисимы для театра Но есть очаровательная особенность. Нынче модно окружать персонажи из других эпох реалиями современности. Мисима делает это необычно. Его персонажи — реинкарнированные герои классических пьес Но, в наши дни проживающие свой сюжет, поскольку не освободились от кармических вериг, мешающих подняться на новую ступень на пути к просветлению. Привлекает в том, что он написал для Но, какая-то аристократическая возвышенность.
Юкио Мисима понятен европейскому читателю в большей степени, чем другие японские писатели. Акунин называл его западником. Исходит Мисима из европейской (не японской) традиции, его драматургия похожа на пьесы Блока и Лорки, это запоздалый символизм. При этом его пьесы лишены помпезности и претенциозности, характерных, например, для пьес Ф. Соллогуба, и слащавости, характерной для творчества Гиппиус.
Для самоубийцы Мисимы смерть соблазнительна, а любовь к женщине чревата погибелью. Образ прекрасной девушки трансформируется в образ старухи и Смерти. В "Ночи последнего обета" мы сразу догадываемся, что юноша встретил Смерть. Интересно сравнить раскрытие этой темы у Бредбери и здесь. У Бредбери Смерть — привлекательный юноша, выманивший из дома-крепости старуху (1960). У Мисимы Смерть — безобразная старуха, в которую влюбился юноша (1952). С первых строк мы знаем, что юный поэт погибнет, не выдержав столкновения с пошлостью реальности.
Слабой стороной драматургии Мисимы является отсутствие конфликта в диалогах. Его пьесы — не драматургия, а поэзия. В "Надгробии Комати" мы бы четко прослеживали диалог Романтики и Скепсиса, но этого не происходит: Поэт иногда позволяет себе реплики скепсиса, его оппонентка Старуха ударяется в романтизм.
Подозреваю, у каждого из нас есть невстреченный возлюбленный или возлюбленная, жившие в другую эпоху. В "Надгробии Комати" старуха старше Поэта на 80 лет. Он родился не в своё время, он должен был встретить ее в годы сияния её молодости. Но и тогда трагическая предопределенность могла оборвать этот роман. Существует запретная формула, которую нельзя произносить под страхом смерти. Нельзя говорить о красоте. Поэт погиб, неосторожно сказав старухе, что она красива (самоубийца считает прекрасной смерть). Но и в прежней жизни он, скорее всего, произнес бы те же слова, а любой служитель Красоты в этом мире обречен. Эта тема звучала в стихах Бодлера, в рассуждениях Оскара Уайльда.
Театр Но, для которого писал Мисима, условен и символичен, поэтому традиция европейского символизма органично легла на традицию японскую в его пьесах. Персонажи Мисимы (Старуха, Сумасшедшая, Слепой) — на самом деле традиционные маски Но, приобретающие новые характеры и черты у современного драматурга.
Один из распространенных приемов в Но — использование образов являющихся духов. Поэтому в пьесе "Парчовый барабан" дух старика-самоубийцы приходит к девушке, которую он любил. Пьеса противопоставляет возвышенное восприятие мира старым романтиком цинизму и глупости реалистичной молодёжи,утратившей ощущение очарования влюблённости. Пустота в собственных душах заставляет людей из ателье потешаться над поэтом из адвокатской конторы. Они завидуют ему, поскольку вступить в мир его грёз и иллюзий им не дано. Старик погибает, а потом начинается шаманство. Дух старика пытается разбудить душу своей возлюбленной, стуча в барабан. Девушка притворяется, что не слышит его ударов: ей удобнее оставаться в тошнотворном мире привычного, нежели перенестись в гофмановский мир поэзии и сказки.
Мисима противопоставляет пошлость и откровенное обнажение интимного романтической недосказанности не только в этой пьесе. В "Её высочество Аои" перед бунински-трепетным рассказом о волнующем ожидании любви автор показал нам сцену с медичкой, препарирующей свою похоть со ссылками на Фрейда. Наслушавшаяся лекций современная фельдшерица напомнила мне Вуди Аллена, бесстыдно обнажающего подробности физиологизма своего существования перед первым встречным.
В оригинальной пьесе "Парчовый барабан" Дзэами (14 в) привидение старика мстит насмешнице. В пьесе классического Но "Надгробие Комати" Канъами (14 в) старуха (тень поэтессы) беседует с буддийскими монахами; влюблённый, приходивший к ней 99 ночей, не добился взаимности и умер.
Необходимо отметить, что все символисты, тоскующие по идеальной женщине, воспевающие женскую красоту, придающие любви значимость чего-то мистического, несли бремя явной сексопатологии. Бодлер, сожительствуя с плебейкой, аристократку любил исключительно платонически, Мережковский и Гиппиус, Блок и Менделеева состояли в платонических браках, у Мисимы имелись гомосексуальные наклонности, Лорка, автор "Когда пройдет 5 лет", был гомосексуалистом и соблазнял только мужчин. Женские образы в пьесах Блока, Лорки и Мисимы бесплотны, это не люди, а идеи автора. К ним не приближаются, их любят издалека.
Вся японская культура проникнута эстетством. И если японская гравюра спровоцировала появление импрессионизма и постимпрессионизма в Европе (благодаря ей переосмыслили приоритеты и поняли, что существует некий путь помимо академизма), то было справедливо для равновесия повлиять и европейской культуре на японскую. В первую очередь с прекращением изоляции японцы заинтересовались европейской литературой (Достоевским, Шекспиром и др.), которая принесла новые темы, нетипичные для японской традиционной культуры. Например, Акутагава Рюноске пишет о "браке по любви" как о своеобразном, нетипичном для японца явлении, позаимствованном у европейцев.
Наиболее "печоринско-гамсуновская" пьеса Мисимы — "Ханьданьская подушка". Мне понравилась в ней "Теория случайностной медицины", но горький скепсис 18летнего героя по отношению ко всем явлениям жизни уже несколько приелся. Достаточно вспомнить "Утиную охоту", чтобы смело заявить, что депрессивно-разочарованные персонажи не новы. В "Ханьданьской подушке" юноша приезжает в дом к не забывающей его няне, украшенный вырезанными ею бумажными игрушками. Это символ её вечного ожидания прибытия воспитанника, символ памяти о детстве и верности любящим нас. Абсолютно ибсеновский приём. Радует концовка пьесы — утешающая и жизнеутверждающая. Сад цветёт, поскольку герой находит опору в любящем сердце старой няньки, а в её доме — уголок, в котором можно укрыться от фальши большого мира.
В пьесе "Маркиза де Сад" Мисима берет уже европейский сюжет, действие происходит в Европе, постановка не требует следовать японским канонам. Это произведение, изобилующее парадоксами, думаю, понравилось бы О. Уайльду. За светскими беседами аристократок скрываются размышления Мисимы о природе человека и о философских проблемах его существования. В этой драме Мисима показывает себя опытным соблазнителем зрителя (читателя). Незаметно и ловко осуществляя подмены, этот фокусник заставляет неокрепшие души увериться в том, что угодно ему. Он, играя, смотрит на доверчивого зрителя с иронией и словно говорит: "Вот ты и не заметишь, как я тебя обольщу". Сатана не убеждает словесно, он берет за руку и ведет к заранее намеченной цели — в пропасть. Томас Манн писал в статье, что у людей вроде Ницше и Уайльда доминирует эстетическое над этическим. К их воинству присоединился и Мисима. Жена де Сада в его пьесе одержима эстетикой, а об этическом забыла. Она постоянно вспоминает золотые кудри и бледное лицо порочного мужа. Есть в этом что-то от повествования о Дориане Грее с его закопченной душой, но пленительной внешностью. Драма мадам де Сад достигает апогея, когда она отказывается принять освободившегося из тюрьмы супруга, располневшего, беззубого. Сокровище ее эстетики погибло, и она осталась банкротом.
"Черная ящерица" — нетипичная для Мисимы пьеса-детектив о противостоянии преступника и сыщика. В ней героиня считает, что надо убить, чтобы сохранить недолговечную плотскую красоту.
Закономерно обращение Мисимы и к эстетской "Саломее" О. Уайльда.
Один из месяцев восточного календаря называется "Любования луной". Имеется у японцев и праздник с таким же названием. Не удивительно, что японцам понятна любовь как эстетическое любование. У Томаса Манна пожилой мужчина в Венеции влюбился в мальчика чисто эстетской любовью, не требующей плотского обладания. У Мисимы в "Веере в залог любви" художница влюблена в сумасшедшую девушку, которой просто любуется, не надеясь на лесбийскую близость. Сумасшедшая не узнаёт пришедшего к ней возлюбленного, и художница может и дальше созерцать предмет своего обожания.
О демонической привлекательности персонажа, отмеченного адским пламенем, говорится в пьесе о слепом юноше. Его капризам потакают и обе супружеские пары, стремящиеся заполучить его по суду, и даже судья. На первый взгляд кажется, что и родители, давшие ему жизнь, и воспитавшие родители жалеют бедного мальчика, лишившегося зрения из-за пламени войны. Но видя его черствость и душевную холодность, начинаешь иначе воспринимать одержимость им. Герой с гордостью заявляет, что его все любят. Невольно сравниваешь его с Ангелом Преисподней, которому покорно бросаются служить. В символизме незрячие, это духовно слепые, нуждающиеся в пророке-поводыре. Герой Мисимы слеп по отношению к страданиям близких, он столкнулся с адским огнём, с гибелью целого города, и теперь ему не дано сострадать, понимать и любить.
Какова сверхзадача рассказчика символиста? В европейских пьесах какой-то абстрактный Пьеро страдает из-за лишенного индивидуальных черт Арлекина, а игрок стреляет в червонного туза, и из-за этого погибает главный персонаж. Зачем нам это показывают? Думается, что атмосфера нагнетается с целью вызвать у зрителя ощущение потери, тоски, горя. Эмоции живут сами по себе, в отрыве от логики, реальности, исторических событий, каких-либо концепций и идей. Смысловая нагрузка и ассоциации со старым сюжетом в пьесах Мисимы ощутимее, чем в пьесах Лорки или Блока. Но нацелены они растормошить именно эмоциональную сферу зрителя, что и типично для символизма.